Иванов Всеволод - Про Двух Аргамаков
Всеволод Вячеславович ИВАНОВ
ПРО ДВУХ АРГАМАКОВ
Рассказ
С крутых яров смотрелись в сытые воды Яика ветхие казацкие
колоколенки. Орлы на берегах караулили рыбу. Утром, когда у орлов цвели,
словно розы, алые клювы, впереди парохода хорек переплывал реку. Пожалел я
о ружье, низко склонившись к перилам и разглядывая его злобную рожу. А он,
фыркнув на пароход, осторожно стряхивая с лапок капли воды, юркнул в
лопушник.
Великое ли диво - пароход? А в этом году впервые за всю свою жизнь
видит славный Яик гремучие лопасти. А тянется этот Яик от Гурьева до
Оренбурга - больше чем тысячу верст, и до сего лета не допускали казаки на
свою реку парохода: рыбу, говорят, перепугают. И довелось мне видеть, как
целые поселки, покинув работу, бежали смотреть на пароход.
Старуху одну, в зеленом казакине, полной семьей вели на пароход под
руки. Надо было старухе ехать в Уральск лечиться. Крепко боялась старуха
парохода, истово крестилась при гудках и с великой верой взирала на ветхие
колоколенки.
Долго не хотела говорить со мною старуха. А потом, когда рассказал я
ей, какие у нас на Иртыше переметы, стала она меня учить, как правильно
рыбачить и какая должна быть "кошка" у перемета. Попутно выбранила
сибирских казаков. И к вечеру уже, когда и колоколенки, и яры скрылись в
лиловом, пахнущем полынью и богородской травой сумраке, поведала мне
Аграфена Петровна семейную свою притчу.
- Ты ведь, поди, нашего хозяйства не знаешь? А наше хозяйство, по
фамилии Железновское, известно по всему Яику. Ильбо от Разина - сказывают,
великий он колдун был, - ильбо от чего другого прадед наш, Евграф
Железнов, развел аргамаков. Таких аргамаков развел, что из Хивы приезжали
и многие тысячи платили за породу. Табуны наши были в скольку сот голов -
уж не помню. Мать моя, царство небесное, сарафан обшивала по вороту
индицким зерном-жемчугом, а дом у нас кирпичный, двухэтажный и под
железной крышей.
Детей? Детей у меня много было, все больше девки, а парня уродилось
два - Егор да Митьша. Егор-то русой был, на солнце, бывало, отцветает, что
солома, а Митьша - черный, чисто кыргыз кыргызом. Разница меж ними в двух
годах была, а учиться довелось им вместе. И по хозяйству все тоже вместе
держались. Вот перед тем, как Егорше в лагеря идти, "сам"-то и подарил им
по жеребку наилучших ног. Он, царство небесное, в ногах беда как понимал -
лучше самого хитрого цыгана. Егору дал Серко, а Митьше - Игреньку.
И выросли те жеребята, как сказ. На войне, говорили, на смотру
генерал оглядел наших аргамаков и Егорку спросил: "Каким, дескать, овсом
кормлена такая чудесная лошадь?" - "Нашим, грит, яицким". И велел генерал
записать адъютанту про тот овес, чтоб кормили им любимого генеральского
коня.
Сколько раз казацкую жизнь спасали кони - я уж и запамятовала, а
только раз на том коне Митьша полковую казну вывез из немецкого плена и
получил за этот подвиг два "Георгия".
Осенью пустили их ильбо самовольно приехали - не знаю уж. Подойти к
ним тогда было - чисто сердце отрывалось. Ходят по двору: один - вправо, а
другой - влево. А как сойдутся, так Митьша крестами на груди трясет и
кричит: "Царя, мол, отдаю, а веру мою не тревожь! Имущество, грит, с
кыргызами да другими собаками делить не хочу".
И почнут кричать, будто не братья, а бог знает кто. Я поплачу,
поплачу, свечку перед образом зажгу. "Утиши, господи, их сердца", - молю.
А самой все-то непонятно, все непонятно: как? из-за чего? Шире - боле. Я
уж говорю Митьше: "Разделить вас ильбо что?" А тот