Иванов Вячеслав - Достоевский И Роман-Трагедия
ВЯЧ. ИВАНОВ
ДОСТОЕВСКИЙ И РОМАН-ТРАГЕДИЯ
Содержание
I. Принцип формы
II. Принцип миросозерцания
Экскурс: Основной миф в романе "Бесы"
[401]
ДОСТОЕВСКИЙ И РОМАН-ТРАГЕДИЯ (1)
Достоевский кажется мне наиболее живым из всех от нас ушедших вождей и
богатырей духа. Сходят со сцены люди, которые были властителями наших дум,
или только отходят вглубь с переднего плана сцены, - и мы уже знаем, как
определилось их историческое место, какое десятилетие нашей быстро текущей
жизни, какое устремление нашей беспокойно ищущей, нашей мятущейся мысли
они выразили и воплотили. Так, Чехов кажется нам поэтом сумерек
дореволюционной поры. Немногие как бы изъяты в нашем сознании из этой
ближайшей исторической обусловленности: так возвышается над потоком
времени Лев Толстой. Но часто это значит только, что некий живой порыв
завершился и откристаллизовался в непреложную ценность, - а между нами и
этим новым, зажегшимся на краю неба, маяком легло еще большее отдаление,
чем промеж нами и тем, кто накануне шел впереди и предводил нас до
последнего поворота дороги. Те, что исполнили работу вчерашнего дня
истории, в некотором смысле ближе переживаемой жизни, чем незыблемые
светочи, намечающие путь к верховным целям. Толстой, художник, уже только
радует нас с высот надвременного Парнаса, прозрачной и далекой обители
нестареющих Муз. Еще недавно мы были потрясены уходом Толстого из его дома
и из нашего общего дома, этою торжественною и заветною разлукою на пороге
сего мира и неведомого иного, безусловного и безжизненного, в нашем
смысле, мира, которому давно уже принадлежал он. В нашей памяти остался
лик совершившейся личности и, вместе с последним живым заветом: "не могу
молчать", некое единственное слово, слово уже не от сего мира, о неведомом
Боге и, быть может, также неведомом добре, и о цели и ценности безусловной.
Тридцать лет тому назад умер Достоевский, а образы его искусства, эти
живые призраки, которыми он населил нашу среду, ни на пядь не отстают от
нас, не хотят удалиться в светлые обители Муз и стать предметом нашего
отчужденного и безвольного
[402]
созерцания. Беспокойными скитальцами они стучатся в наши дома в темные и в
белые ночи, узнаются на улицах в сомнительных пятнах петербургского тумана
и располагаются беседовать с нами в часы бессонницы в нашем собственном
подполье. Достоевский зажег на краю горизонта самые отдаленные маяки,
почти невероятные по силе неземного блеска, кажущиеся уже не маяками
земли, а звездами неба, - а сам не отошел от нас, остается неотступно с
нами и, направляя их лучи в наше сердце, жжет нас прикосновениями
раскаленного железа. Каждой судороге нашего сердца он отвечает: "знаю, и
дальше, и больше знаю"; каждому взгляду поманившего нас водоворота,
позвавшей нас бездны он отзывается пением головокружительных флейт
глубины. И вечно стоит перед нами, с испытующим и неразгаданным взором,
неразгаданный сам, а нас разгадавший, -сумрачный и зоркий вожатый в
душевном лабиринте нашем, -вожатый и соглядатай.
Он жив среди нас, потому что от него или через него все, чем мы живем,
- и наш свет, и наше подполье. Он великий зачинатель и предопределитель
нашей культурной сложности. До него все в русской жизни, в русской мысли
было просто. Он сделал сложными нашу душу, нашу веру, наше искусство,
создал, - как "Тернер создал лондонские туманы", - т.е. открыл, выявил,
облек в форму осуществления - начинавшуюся и еще не осознанную сложность
нашу; поставил будущему вопросы, которых до него ни
